Помню, как я впервые оказался в Москве после длительного перерыва лет этак в пятнадцать. Я вышел из поезда на Ярославском вокзале и первые несколько минут не мог понять, где я вообще очутился. Место и люди были настолько не похожи на один из самых развитых городов планеты, что я было подумал, что поезд увёз меня в противоположном направлении. Честно говоря, я и сейчас иногда так думаю.
Для человека, который родился и вырос в провинции, нет более скучного места, чем железнодорожный вокзал. Бетонное здание на отшибе города, с одной стороны которого лежат рельсы, уходящие куда-то в туманное будущее, а с другой стороны находится площадь с грязным автобусом на конечной остановке и парочкой скучающих полицейских. Для провинциала вид вокзала — это верный признак размолвки со своей зоной комфорта: на время, или, как в моем случае — навсегда.
Однако столичный вокзал — это сакральное место. Для обычных пассажиров это просто железнодорожные врата в Москву, которые хочется поскорей переступить, по возможности стараясь задержать дыхание и не смотреть по сторонам. В то же время вокзал является местом силы для всех тех, кого в обычной жизни мы предпочли бы не замечать: торговцев телефонами, черепашками и летающими светлячками, сектантов и мошенников, пьянчуг и бездомных, городских сумасшедших, потерянных во времени и пространстве.
Вокзал — это модель постапокалиптического мира, в котором люди выживают на развалинах былого архитектурного величия. На юстировочную метку, вбитую еще при Николае II, теперь вешают сумки с китайским барахлом или ставят стоптанный башмак. Под старинной лепниной и мозаичными панно светят жидкокристаллические экраны, а звук металлоискателей отражается от мраморного пола. Скоростной петербургский экспресс немецкого происхождения встречают духовым оркестром из динамиков и бригадой уборщиц, которые сбились клином и обсуждают последние новости.
Уборщицам пригородных поездов повезло меньше — они обедают чем бог пошлёт прямо на бетонных блоках у отправляющихся электричек, разложив у всех на виду нехитрый скарб: электрическую плитку, чайник, побитые эмалированные миски. В воздухе стоит неистребимый вокзальный запах: смесь машинного масла, выпечки, человеческого тепла и мочи. Великое сочетается с бытовым, торжественное — с повседневным.
Любой вокзал начинается задолго до касс и перонов. Вокзал — это площадь перед ним, словно крепостной стеной ограниченная полоской забегаловок, обменных пунктов, салонов сотовой связи. Иногда торговая функция вокзала выплёскивается метастазами на соседние улицы, внедряя свои щупальца в ткань города. Любые поверхности заняты под рекламу: кредиты, займы, жильё, досуг, куплю, продам, обменяю, подарю, благословлю, пойму и прощу. Формат вокзального объявления — это цветной листок с торчащими внизу отрывными пальцами. «Люди! Помогите снять!» — кричит объявление у Курского вокзала, аккурат на столбе над спящим босым пьянчугой. Лучше помогите ему надеть.
Кажется, что люди, предпочитающие напиваться до бессознательного состояния, а потом валяться без памяти и обуви, делают это только на привокзальной площади. Они сбиваются в небольшие отряды и даже стаи, где беспрерывно дерутся и мирятся, заливая обиду дешёвым алкоголезаменителем. Измученные пьянством, они уже не в силах для битвы, поэтому их драки похожи на печальное танго плохо пахнущих людей — на потеху толпе с айфонами и толстым усмехающимся полицейским. Театр безнадёжности под открытым небом. В холодное утро от сбившихся в кучу полуспящих в воздух поднимается облачки пара.
Асфальт, потрескавшийся от времени и прощальных слез, исхоженный миллионами подошв и изезженный тысячами тележечных колёс. Треск раций, гудки и крики, грохот металлических коробок, рахъезжающихся по стальным путям. Женщина в кожаном пальто крестится прямо на привокзальные часы, которые бьют полдень. Мир, застывший между вчера и завтра, страна пассажиров и отчаявшихся людей. Девять вокзалов как девять жизней — главное, не растратить зря.