Переехав в Москву полгода назад, я первым делом начал искать книги о жизни в столице: художественные, исторические, публицистические, да хоть какие-нибудь. Я ходил по шумным, вечно спешащим улицам и представлял не город, но тайну. Казалось, что разгадку этой тайны проще всего обнаружить на пожелтевших книжных страницах.
Однако книжная полка новоиспечённого московита пуста, как и его карман. Лишь на самом-самом краю напыщено стоят «Москва и москвичи» Гиляровского. Кажется, что эту книгу читали все: и жители столицы, и её гости. Рассказы про хитровский рынок, кисель на копейку, Сандуновские бани и «вась-сияли» знают все более-менее начитанные люди, а отрывок про булочника Филиппова вообще проходят на школьном уроке литературы. «Москва и москвичи» стали такой классикой, что советовать их теперь считается совершенным моветоном. Но если вы еще не успели ознакомиться — бегом в книжный магазин. Можно в любой книжный, Гиляровский продаётся везде, читается легко и оставляет занятное послевкусие варёного говяжьего рубца, купленного на пятак, украденный грязной рукой у бородатого купца.
На дореволюционную Москву есть и другой взгляд, взгляд Николая Александровича Варенцова. Он застал конец Российской Империи будучи успешным купцом, имея вес в обществе, а также обладая наблюдательностью и феноменальной памятью. Уже после революции он без труда написал огромную восьмистастраничную книгу, которая изобилует тысячами фамилий, фактов, историй, отсылок и впечатлений — всё это Варенцов восстановил по памяти. Читая «Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое», понимаешь — прошел век, а мы с вами совсем не изменились:
«Мне однажды пришлось выехать за границу из Петербурга и находиться в вагоне, нужно думать, с очень крупным чиновником. Он имел один четырёхместное купе, куда ему приносили чай, завтрак и обед, так как он считал невозможным идти в вагон-ресторан и сидеть с обыкновенными смертными. Кондуктора, проводник относились к нему с особым почтением, всеми способами угождая ему, а он же сидел в своём купе, как сурок, изредка позволяя выйти на больших станциях, чтобы немного размяться. Только перевалили за границу, сразу случилась с ним метаморфоза, сделался неузнаваемым: побежал с большой прытью пить немецкое кофе, есть сосиски и сделался сразу со всеми общителен».
После тягостного повествования босоного мира хочется сытого советского послевоенного счастья. Хочется девушек в ситцевых платьях и бежевых чулках с белыми резинками, хочется мужчин в наглаженных рубашках с вечно свежими воротниками. Хочется разговоров на лавочке, букетов наломанной в саду сирени, неловких разговоров в любви, сестринской зависти, уверенных измен. Хочется мира, в котором нет заботы о выживании, а главная проблема — это поиск себя в заранее счастливом мире. Такое желание легко удовлетворить любой из сотни околомосковских книг периода издательского соцреализма. Например, можно почитать «Московские бульвары» Ирины Гуро или «Московскую мозаику» Бориса Евгеньева.
«И пойдём ночью к прудам, летней ночью, душной, бархатисто-тёмной, с фиолетовыми вспышками зарниц, далеко-далеко за косматыми, почти неразличимыми во мраке вершинами деревьев парка» — по этим книгам можно полугодовые диктанты писать, правда? И ведь писали!
За летом всегда наступает осень, а за оптимистической советской прозой — период тяжелого и безрадостного дневникового существования. Это существование особенно безрадостно, если ты немка и живёшь в Москве начала девяностых, которая словно очухивается от тяжелого похмельного сна (или наоборот, погружается в него еще глубже). «Московский дневник» Катарины Венцль — это грустные и честные заметки на колготках, который не стоит путать с одноимённым «Московским дневником» Вальтера Беньямина (просто потому, что у Беньямина всё куда более грустно).
Венцль описывает то, что я либо успел забыть, либо не успел застать: квартиру за триста долларов в месяц, турецкую сантехнику, первые офисы с мерцающими компьютерными мониторами и навесными потолками цвета несвежего кокаина, тотальную нищету и голод, в которой миллионы москвичей жили невменяемыми оптимистами. Читая «Московский дневник», так и хочется поглубже укутаться в айфон и бежать в какую-нибудь «Азбуку Вкуса», чтобы убедиться — еда никуда не пропала.
Ну, и наконец, чтобы прикрыть беллетристику и воспоминания литературой фактологической и бесчувственной, желающий почитать о Москве может ознакомиться с «Россией высокой» или «Архитектурным путешествием». И то, и другое есть книги крупноформатные, пахнущие качественными иллюстрациями и мелованной бумагой, а также колонками текста, узкими, словно бёдра молодых москвичек. Где еще прочитаешь про то, что высотка у Красных Ворот строилась специально накренённой, словно Пизанская базня (чтобы потом принять правильную степерь перпендикулярности), а над входом в Ярославский вокзал стоит не простой медведь с секирой, а, конечно же… ярославский, с герба.
Мой книжный список можно продолжать и продолжать, однако я, пожалуй, не буду этого делать. Уверен, начитанный москвич своим списком легко заткнёт меня за кушак от Луи Виттона. А тот, кто читать и не любит и Москвы знать не желает, пусть живёт счастливо и умирает дураком.